Можно ли приравнивать друг к другу писателя и убийцу? Первый убивает персонажей, с которым читатель за сотни страниц сросся, персонажей, которые обросли чувствами, привычками, неудачами и победами; можно ли считать, что писатель может с какой угодно жесткостью убить лишь не обросшего плотью, но всё же человека?
Если бы можно было задать этот вопрос конкретному писателю! Одному конкретному писателю, который явно знал толк в убийствах или, точнее сказать, в смерти как в жизненном явлении, ради которого стоит жить и стоит умирать.
ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ
Литератор Юкио Мисима умер так, как всегда хотел в самых ранне-пубертатных своих мальчишеских грезах – в нарядном костюме, причесанный, красивый, готовый к смерти от собственных рук, до мельчайшей детали все продумавший, как выпускница свой праздничный наряд – ох он эстет, нетерпеливо жаждущий вкусить смерти!
В комнате, за окном которой шумит его неудавшаяся революция (такая же провальная, как все душевные революции его жизни), полной его товарищей – таких же ярых монархистов в традиционных костюмах, готовых сложить голову за предводителя – Юкио Мисима в возрасте сорока пяти лет делает себе идеально исполненное харакири, загодя трижды прокричав безупречно хладнокровное «За императора!»
По традиции, секундант должен закончить начатое самураем (а Юкио, по словам своих товарищей по политическому подполью, был истинным самураем), чтобы тот долго не мучился; секундант должен отрубить ему голову. Но даже тут один из самых таинственных литераторов 20-го века не смог реализовать свое давнее желание – его товарищ замешкался, удар попал мимо, по шее, второй раз тоже, Юкио всё еще был жив и давился собственной кровью, и это длилось до тех пор, пока не пришёл более собранный участник революции Мисимы и не прикончил самоубийцу.
Однако, если углубиться в дебри мутной, кровавой и полной метаний биографии Юкио, можно предположить, что, возможно, он был только рад такому развитию событий, ведь он наконец стал похож на окровавленного, мужественного, умирающего в муках героя тех самых «постыдных картинок», которые рисовал в юношестве, чтобы испытать эротическое возбуждение — в каком-то смысле стал своим собственным идеалом.
Эксцентричная смерть писателя поразила бы общественность, не будь так провокационны и откровенны его произведения; не маловероятно, что те, кто следил за его творчеством, догадывались о том, как оборвется жизнь этого в высшей степени непростого человека и к чему, собственно, ведут все события его жизни. С самых ранних лет, с самых первых грез Мисима тяготел к трагедии.
Все его творчество пронизано идеей смерти, никогда – естественной, от старости, которая внушает надежду на счастье или некое существование и после, там, за чертой; смерть в понимании Юкио – событие слишком физическое, чтобы иметь духовную перспективу. Смерть Юкио – кровь, боль, обязательно молодое сильное тело, раненное, стонущее, умирающее, попранное смертной человеческой природой; в этом он находил высшую эстетику, некий абсолют красоты, который был потому и хорош, что имел лишь одну сторону – чувственную. «Японское искусство обогащает не жестокая и дикая смерть, а, скорее, смерть, из-под ужасающей маски которой бьет ключ чистой воды» – говорит писатель.
Но к своей смерти он шёл долго, и перед этим он проиграл себе множество битв. Он был настоящим самураем, и не хотел сдаваться без боя; всю свою жизнь он пытался лепить из себя свою же полную противоположность, оставить бесконечное стремление к кровавой кончине и принять жизнь без этого гипнотизирующего компонента. Роман «Шум волн», который он написал, по его словам, чтобы подшутить над своими читателями, можно считать небольшой победой над собой: в нем описывается чистое, здоровое чувство юноши и девушки, которые никогда не думали о смерти. Сам Мисима не смог избавиться от своих недугов, но он не оставлял попыток превратить свою душу в чистый храм, который он в конце жизни своими руками и разрушил, повторив поступок главного героя в своем собственном романе «Золотой храм».
ТВОРЧЕСТВО
Биографический роман писателя, сделавший его в одночасье знаменитым – « Исповедь маски». Дебютное и биографическое! Как много это говорит об авторе! Этим романом Юкио словно пытается сорвать первую маску из дюжины масок на своем лице, он призывает каждого погрузиться в его внутренний мир безо всяких к этому предисловий, предварительного знакомства, рукопожатия. Нет, Юкио просыпается знаменитым, и каждый, кто потянулся к «Исповеди маски» накануне, знает о нём самые потаённые, постыдные, противоречивые вещи. Юкио заявляет о себе. Он настойчиво и горделиво предлагает исследовать себя любому, кто захочет. Он слишком много анализирует свою природу, чтобы стыдиться её, нет, самолюбивый, гордый Мисима не может не обнажить свою душу, словно строптивая проститутка, которая оголяет в вызывающем жесте свои покрытые коростой ноги.
И всё же… несмотря на всё это, «Исповедь маски» не скрывает того (даже подчеркивает), что Мисима испытывал постоянные душевные метания. С самого детства (не самого легкого – наедине с деспотичной бабушкой, запрещающей внуку всё, кроме того, чего никто не мог ему запретить – фантазирования) Мисима желал понять собственную загадочную душу, в которой он всю жизнь блуждал, как в пещере, в полной темноте и страшном одиночестве; но всё, к чему он пришёл – это ярко выраженное понимание красоты, которое он характеризовал тремя словами: Ночь, Кровь и Смерть. Эти слова никак не могли сочетаться с обычной жизнью обычного человека, со словами Школа, Бабушка, Дом; это поспособствовало тому, что Мисима проводил в фантазиях большую часть времени и достиг в этом немалых успехов, в особенности – в представлении всяческих кровавых расправ над прекрасными юношами, нередко от рук самого мечтателя.
Что мог Юкио предоставить себе в пользование, чтобы обрести душевный покой? Он мог бы стать убийцей, а в последствии – самоубийцей, и тоже снискать в этом успех, плавно переступив грань между своими фантазиями о зверствах и непосредственно зверствами, либо же – стать писателем, чтобы эту грань стереть полностью. Он выбирает второе, потому что не настолько силён духом, чтобы вынести вид человеческого страдания в реальности, его интуитивная и бесхитростная уловка в кабинете военного врача, собирающегося отправить юношу на фронт, тому подтверждение. А ведь он провел столько ночей, грезя о собственной смерти на фронте! Вот в его белую грудь входит пуля, вот под его ногами расцветает роза гранаты, вот он чувствует, как кровь толчками плещет из его тела на землю, на тела других умирающих солдат. Однако в кабинете врача он врёт. Он не говорит врачу, что немного простыл и через пару дней он будет на ногах; нет, следуя какому-то порыву и поражаясь самому себе, он идёт на анализ крови и позволяет врачу объявить, что у него туберкулез. Мисима едёт домой, чувствуя отступающую простуду, и понимает, что не готов к смерти. Это пошатнуло его мир. Стремление к смерти было основой его существования.
И он становится писателем. Он на редкость трудолюбив: вся неизрасходованная энергия, порождённая бесконечным самоанализом, беспрерывным подтверждением всех теорий своей юности о Ночи, Крови и Смерти выливается в книги, драматургию, общественную жизнь. Он трудится, не покладая рук, сменяет увлечение за увлечением, делает трагические постановочные фото с собой в главной роли, ходит на охоту.
Он пишет с поразительной скоростью, ему не нужно ни вдохновение, ни настроение, он готов писать много часов подряд, и его литературное наследие на редкость обширно – больше ста томов эссе, несколько романов, прославивших его на весь мир, среди них «Золотой храм», в котором прослеживаются незаметные биографические нотки, и который, что неудивительно, повествует о монахе, сжигающем предмет своего обожания – храм. «Шум прибоя», «Море изобилия», «Дом Кёко»… Его книги пользуются невероятным успехом, он в литературной элите Японии, он практически не знает неодобрения.
Такое трудолюбие можно объяснить концепцией Жака Барзуна: как ярко выраженная психопатическая личность, Мисима проявлял пугающую энергичность и маниакальное увлечение своим делом, переходящее в одержимость, что свойственно людям, которых глодает некая огромная идея. Можно предположить, что писатель черпал силы не из внешнего мира, а из себя самого в течение всей своей жизни, будучи слишком противоречивым и потому вынужденный сосуществовать с собой, как с чужим человеком.
И этот человек всю свою жизнь претерпевал различные, порой радикальные изменения, словно шагая по дороге мучительного и неверного поиска себя. Он приходил к бодибилдингу, посвящая большую часть времени изнурительным тренировкам и жесткой дисциплине, с головой уходил в драматургию, становился убежденным, фанатичным монархистом… кажется, что список его черт, талантов и увлечений может быть бесконечен, и каждое увлечение становится для него делом всей жизни. Но есть кое-что все же, что показывает в нем глубокую нравственную и душевную борьбу: его слова о том, отчего он выбрал своей женой именно дочь живописца Ёко Сугияма. Писатель говорит: Ёко, как дочь живописца, лишена иллюзий по поводу того, что представляет из себя художник.
Однако дело даже не в его творческой биографии, его заслугах, мировом признании и, несомненно, широчайшем перечне талантов. Потому что ни один из гениальных писателей не отличается от плеяды гениальных писателей своей гениальностью. Потому что сейчас, уже после его смерти, после его своеобразной жизни, после того, как стремление Юкио умереть наконец-то сбылось, хотя мы даже не узнаем, было ли это тем, чего он ожидал, именно сейчас его идея, выдержавшая долгую паузу в полстолетия, кажется, может, наконец подвергнуться вопросу: имеет ли право на жизнь эта концепция прекрасного? Или же Юкио Мисима, покончивший собой после того, как ему не удалось разжечь заведомо смехотворную революцию среди солдат, подтверждает несостоятельность своей идеи?
Его творчество никогда не напомнит миру о высокой морали, любви, благородстве, доброте: оно создано не для этого; книгам Юкио Мисимы отведена куда более низменная, чувственная и в тоже время изысканная роль. Они служат постоянным вопросом о том, может ли человек находить красоту и счастье в отвратительном. И тело Юкио, брошенное им же на алтарь Ночи, Крови и Смерти, является страдающим дополнением к нему.
Комментарии: |