Из раннего детства я помню только маму. Тогда она была молодая и очень красивая, но всегда чем-то утомлённая. Она сама не понимала, почему так устаёт, всё больше загружая себя делами, будто надеясь научиться быть сильной. Я быстро понял, что не должен расстраивать её. «Моему малышу маленькая нобелевская премия», — так мама почему-то говорила, когда изредка приносила ветчину, мороженое или новую книжечку. Я понимал, что всё даётся ей нелегко. Что такое «усталость» и «болезнь» я тогда не знал, но чувствовал, что мама живёт через силу.
Я быстро научился её обманывать. Она хотела, чтобы я ходил в школу — что ж, значит, я буду ходить в школу. Я появлялся там раз в неделю, в тот день, когда были уроки математики и рисования — больше меня ничего не интересовало на этом свете. А в остальные дни я выходил вместе с мамой поутру из дома, доходил до остановки, мы весело болтали. Приходил автобус, и она уезжала на нём на работу, а я вместо того, чтобы перейти дорогу и оказаться у школы, спокойно шёл домой. Мама хвалила меня за собранность, хотя было понятно, что портфель я даже не разбирал, там всегда лежали акварельные краски и задачник по математике — ведь больше у меня никаких учебников и не было. В школе, тем не менее, каждый год удавалось перейти в следующий класс. Учитель математики был на моей стороне, он хорошо понимал, почему мама не должна знать о моих проблемах. А дело ведь было не в страхе, что она меня накажет, а в страхе её огорчить. Один раз тот учитель даже сказал кому-то, будто он мой дядя. Он был молодой и очень хороший. Я думаю, мама так и не узнала, что школу я закончил исключительно благодаря тому, что в него была влюблена дочка нашей директрисы.
Когда мне было лет восемнадцать, и я уже учился в местном техническом институте, я вдруг начал замечать, что мама совсем сдаёт. Ей было тридцать девять лет, но все думали, что не меньше пятидесяти. Врач-сосед быстро объяснил причину её недомогания. Он сказал, что мама серьёзно больна, и что началась болезнь, видимо, очень давно. Ещё он добавил, что надо было обращаться раньше. Но разве человек хочет знать, что он болен? Даже когда чувствует это много лет.
Мама растаяла на глазах. Я не успел окончить второй курс, как мы уже её хоронили. На поминках помню только моего школьного учителя математики — он рыдал, всё больше не по ней, а по мне; он знал, как я её люблю; рыдал, пил и убеждал меня пить, но, кажется, я отказывался. Надо было не пить, а жить дальше — вот о чём я думал в тот день.
Я чувствовал себя взрослым мужчиной и даже не позволял себе плакать. А ведь лучше было бы, наверное, выплакаться сразу, не растягивая эту боль на многие годы. Я не считал, и не считаю смерть страшной; мама сама убедила меня, что это светлое событие, заразила меня своей верой. И главное — когда она умерла, мне не было тяжело проститься с нею, не было больно за неё. Но было очень больно за себя. Я не умел без неё жить. До того мы всегда были вместе. Теперь, когда я прогуливал лекции, некого было обманывать, не за чем было возвращаться домой. Я мог гулять всю ночь, или оставаться у друзей, что я и делал. А мне никто уже не звонил и не спрашивал, где же я. Казалось, никого теперь это не интересовало. Я заходил в нашу квартиру раз в неделю; вытирал пыль, поливал её цветы, которые чахли без неё, как и я.
Но я же жил. И всё чаще думал, что надо бежать от этой тоски. Так я и сделал — окончив институт, сразу уехал. Деньги нужны были очень, но продать мамину квартиру я не решился. Она стояла пустая много лет.
Я хорошо устроился в другом городе, который был заметно больше нашего. Но дело не в размере, а в воспоминаниях. Большой город был для меня нов, и я смог в нём стать новым. Был какой-то бизнес, потом я женился. Жена быстро ушла от меня, оставив мне дочь. Я назвал её именем моей мамы, на которую она была очень похожа. С ней вдвоём мы и жили нашей маленькой семьёй.
Когда мне исполнилось тридцать девять, она сказала мне, что пора сделать что-нибудь, о чём я давно мечтал. Ей было четырнадцать, и мы поехали в мой родной город. Я был поражен тем, что тогда, много лет назад, даже не разобрал, как оказалось, мамины вещи — они так и лежали на своих местах, будто она только что была тут. Квартира, в которой я вырос, показалась мне прекрасной. Я не знал, не мог своим мальчишеским умом понять, что мама обладала хорошим вкусом. Но я вдруг почувствовал это, как и моя маленькая дочь. По стенам с удивительным композиционным талантом были развешены мои рисунки акварелью, которые я совсем не помнил, а в их числе был и мамин портрет. А ещё она всегда была худенькой, так что некоторые её платья, висевшие в гардеробе, пришлись впору дочери.
Мы провели там всё лето, и однажды я случайно встретил своего школьного учителя математики. Выяснилось, что он открыл небольшое инженерное дело, куда и позвал меня работать. Это было последним аргументом в пользу уже висевшего в воздухе решения остаться здесь навсегда. Дочка немножко расстроилась, что придётся жить далеко от своих подружек, но быстро нашла новых и успокоилась. Я покупаю ей разные подарочки и говорю: «моей малышке маленькая нобелевская премия». А она очень хорошо рисует и, мне кажется, много прогуливает школу.
9.X.2010
Автор Надин Атанесян
Комментарии: |
1 комментарий. Оставить новый
Очень глубоко и жизненно. Сильно затронуло. Нет слов.