Ниже приведён текст, иллюстрирующий жизненную философию художника. Сможет ли читатель догадаться, кто из основателей имеет такой извилистый путь?
В 1889 году на улице итальянского города Турина случилось странное происшествие. Кучер хлестал кнутом свою старую лошадь, которая отказывалась тронуться с места. Неожиданно к повозке подбежал хорошо одетый господин с пышными усами и обнял животное за шею, при этом горько зарыдав. Господина с трудом увели от лошади, а когда привели домой, выяснилось, что он не в себе. Жестокий акт вандализма поразил чувствительного философа, и тот замолчал на одиннадцать лет. После этого эпизода философа поместили в лечебницу для душевнобольных, где он провёл остаток жизни. В моменты просветления он, казалось, смутно припоминал своё прошлое. Взяв в руки книгу, он произносил: «Я ведь писал восхитительные книги, не правда ли?»
«Вы собираетесь пойти к женщине? Не забудьте свой хлыст».
Автор этих слов не отличался отклонениями в психике. Да и в самый первый раз, когда хлыст отметился в его жизни, ручкой он был повёрнут отнюдь не к философу. Сохранилась фотография, на которой он и его друг тащат тележку с дамой, размахивающей плёткой. Это была шуточная фотография на память.
Дама — «молодая русская», как говорил философ, изумительно умела слушать. Уроженка Петербурга, она была дочерью русского генерала. Будучи разносторонне образованной и очень талантливой женщиной, она войдёт в круг знакомых многих европейских знаменитостей. Среди её поклонников были Рильке, Ведекинд, Мартин Бубур, Поль Рэ, Герман Эббингаус, Фердинанд Теннис, Фридрих Пинельс, Пол Бьер, Виктор Тауск; она поддерживала интимную дружбу со стареющим Фрейдом. Но с нашим философом дело не сложилось и не по его вине. «Нас выбирают, мы выбираем…». Тем не менее, ничто не прошло бесследно: в первой части ключевого произведения философа угадывается влияние Лу Саломе.
В одной художественной книжке так озвучиваются её слова о философе, сказанные доктору, с кем она добилась встречи в венском кафе для консультации.
Мой друг в отчаянии. Боюсь, он может убить себя в самое ближайшее время. Для меня это будет не только огромной потерей, но и сильнейшей личной трагедией, так как я в некоторой степени несу за это ответственность. Я могу вынести это, справиться с этим, — она наклонилась к доктору, и её голос стал мягче. — Но эта потеря станет потерей не только для меня: смерть этого человека будет иметь самые серьёзные последствия — это отразится на Вас, на европейской культуре, на всех нас. Поверьте мне.
Она оказалась права в части значения философа для культуры Европы. Однако бессмертие философа сильно запоздало с приходом.
Отдалённые предки философа жили в Польше, имели графское достоинство, а привязанность к славянским корням у философа сохранились на всю жизнь. Маленьким он плакал при известии о падении Севастополя в 1854 году. Ему принадлежит высказывание: «Одарённость славян казалась мне более высокой, чем одарённость немцев, я даже думал, что немцы вошли в ряд одарённых наций лишь благодаря сильной примеси славянской крови».
Отец умер, когда мальчику было 4 года. По ночам он слышал во сне погребальные звуки органа, печально раздававшиеся под сводами церкви. И когда он старался понять, откуда он их слышит, раскрывалась могила, и из неё выходил закутанный в саван отец. Он проходил через всю церковь и вскоре возвращался, держа в своих объятиях ребёнка. Снова раскрывалась могила, отец опускался в неё, и камень закрывался за ним. Звуки органа замолкали и… мальчик просыпался. Вскоре заболел маленький брат Иосиф, у него сделался нервный припадок, и он умер через несколько часов. Сон сбылся в точности, маленькое тело опустили в объятия отца.
В детстве философ долго не начинал говорить; серьёзными глазками смотрит он на окружающие его предметы и лишь двух с половиной лет произносит первое слово. В школьном возрасте в нём проявится чрезвычайно высокая сила характера. Поспорив со сверстниками о том, что он сможет взять в руки горящий уголь и продержать его некоторое время, он немедля сделал это
После нескольких лет обучения в традиционной школе мальчику, как особо одарённому, поступило предложение продолжить обучение в престижной закрытой школе Пфорту. Далее последовал Лейпцигский университет, написание ряда блестящих работ по филологии, приглашение ещё студентом на профессорскую должность в университет в Базеле. Философ получил выпускной диплом без экзамена: это было сделано из уважения к его прежним работам и в виду исключительности случая. Лейпцигские профессора не считали удобным экзаменовать своего базельского коллегу. Перед отъездом философ провёл некоторое время у своих родных в Наумбурге. Вся семья радовалась и торжествовала: такой молодой — и уже профессор университета!.
Подумаешь, какое событие, — нетерпеливо возражал философ. — Стало на свете одной пешкой больше, вот и всё!
Решающими событиями, подтолкнувшими молодого человека в объятия философии, были книга Шопенгауэра «Мир как воля и представление» и музыка Вагнера, с которым его познакомили. Вагнер приглашает философа на свой вечер, где он намеревался играть свои произведения. Вечер был исключительным.
В дальнейшем он отбросит и Шопенгауэра, и отдалится от Вагнера, с последним ещё и разругается вдобавок. Но сейчас под влиянием Вагнера он пишет книгу о происхождении трагедии на материале греческой истории — «Рождение трагедии из духа музыки».
Специалисты-филологи прохладно примут книжку. В основе такого отношения лежит соперничество со школьной скамьи с главным оппонентом, задавшим тон в травле, и трения между их преподавателями в школе. Формальная причина — технические погрешности, ныне рассматриваемые как незначительные, и измена существовавшей в то время методике проведения такой работы и отрицание уже сложившихся оценок.
Германия — не Китай с его обязательными для исполнения традициями и правилами на все случаи жизни, но в Германии издатели в те времена были убеждены, если манускрипт претендует на научность, то он должен иметь, во-первых, определённый объём. Так, публикуя в 1867 году свой «Капитал» в количестве 1000 экз., расширив и продолжив для этого тощую книжку «К критике политической экономики», К. Маркс жаловался, что «эти немецкие редакторы требуют большого физического объёма у книги». Кто знает, если бы новый вариант оставался скромных размеров, вряд ли он попался на глаза канцлеру Отто Бисмарку и тот, не покопавшись в толстенном томе, не разразился бы пророчеством: «С этим бухгалтером ещё наплачется вся Европа».
А во-вторых, возвращаясь к философу, тогдашний учёный синклит требовал, чтобы труд выполнялся по методике, предписанной данной научной дисциплине. Коли это филологический труд — разбирай слова, толкуй их, а не разворачивай обобщения. Но наш филолог был всё-таки философом по духу. Он замахивается на философские начала трагедии. Много позже главный оппонент Виламовиц, знаменитый немецкий специалист в области древней филологии, признает значение философа как оригинального мыслителя.
Исследуя в своей первой книге прародину Европы — древнюю Грецию — философ выяснит, что античная культура, казавшаяся единой для европейского мыслителя, на самом деле двойственна. Она проистекает из двух начал.
1-ое начало — названное в часть красавца бога Аполлона аполлоновским — доминирующее, созерцательно-спокойное, логически размышляющее, интеллектуализированное. Но само по себе оно мертво, жизнь ему приносит соединение со вторым началом.
2-ое начало —названное в честь греческого бога производительных сил природы, вдохновения, религиозного экстаза и виноделия Диониса дионисийским — вакхическое (жизнеутверждающее, чувственно эмоциональное. Лишь при наличии второго начала в произведении искусства оно заряжается жизнью, только в нём может осуществляться истинное творчество.
Включение дионисийского начала в творение даёт такие поразительные результаты, что невольно приходит мысль о незваном участии дьявола в акте творения. Французский писатель Андрэ Жид прямо скажет: «Нет произведения искусства без сотрудничества дьявола».
Приходит порой на ум создателю, претендующему на оригинальность, идея заручится сотрудничеством с дьяволом, да боязно: «Как бы вдруг чего такого не получилось». К тому же и дьявол разборчив весьма: не ко всякому приблизится он с соблазнительным предложением, иметь надо что-то за душой на продажу.
С этого первого труда последует целый ряд книжек. Профессиональные философы напрочь откажут этому философу в принадлежности к их касте: нет у него системы и порядка в изложении (работа не систематизирована); язык не научный, а скорее поэтический, афористический.
Его работы содержат ряд изумительных психологических пассажей, например: «Фантазёр отрицает реальность для самого себя, лгун ─ только для других». Или: «Сорадость, а не сострадание создаёт друга» (Радоваться надо успехам друга, а не поджимать губки, если хочешь сохранить его в друзьях).
Недоброжелатели обвинят, что это не философия, а психология. По правде, скорее художественная способность интуитивного проникновения в основание человеческих поступков и мыслей. Причём способность такого качества, что несколькими десятилетиями позже Фрейд откажется от чтения трудов философа из-за боязни обнаружить, что ему в части психологии уже нечего будет сказать. Влияние философа на развитие психотерапевтической мысли трудно переоценить. Его идеи можно проследить в работах Фрейда, Франкла, Фромма, Берна и многих других. Вот пример вклада философа в психологию с интерпретацией в развитие.
«Мы поступаем наяву так же, как и во сне: мы сначала выдумываем и сочиняем себе человека, с которым вступаем в общение». Позже психотерапевты укажут, из какого материала «сочиняется» человек. Он создаётся из вытесненных в бессознательное своих собственных, чаще отрицательных, качеств человека. Юнг говорил, что человек общается не с другим человеком, а с собственной тенью. Хорни предлагала использовать это как жизненное правило. «Послушай, как человек ругает другого человека — он так даёт себе характеристику». Многие положительные качества своей личности также вытесняются в бессознательное и проецируются на других. Так, многие ждут от партнёров, что «они, наконец, поймут …», что «у них проснётся совесть…», «что они, наконец, сделают…». И не надейтесь! Не поймут, не проснётся совесть, не сделают! Не поймут, потому что не хватит ума; не проснётся совесть, потому что она и не спала, —её просто нет; не сделают, потому что не умеют. Это вы бы поняли, у вас проснулась бы совесть, это вы бы сделали! Послушайте философа, и не сочиняйте себе людей. Попытайтесь увидеть их такими, какими они действительно являются.
Главный вклад философа, создавший ему мировое имя, является разработка новой метафизики, которая представляет собой единство пяти органично взаимосвязанных и взаимнообуславливающих друг друга идей ─ аспектов одного целого.
Позаимствовав из русской литературы понятие «нигилизм», выражающее явление, подмеченное в русской жизни гением Пушкина и позже распространённое Тургеневым, в основе которого лежит убеждение, что в действительности существует только то, что доступно собственному опыту, и нет ничего сверх этого, тем более основанного на традиции, власти и каком-либо ином авторитете. Немецкий философ существенно расширил географию «прописки» этого понятия, заявив о наличии «европейского» и даже «западного нигилизма».
Суть «нигилизма» философ сводит к короткому тезису: «Бог умер» и потому утратил свою власть над сущим и над предназначением человека. Произошёл распад прежнего порядка и ─ вкратце ─ «утрата смысла».
Истина о сущем в целом издавна называется метафизикой — это наука, призванная ответить на вопросы: что такое мир, в чём смысл бытия и так далее. Всякая эпоха, всякое человеческое множество опирается на ту или иную метафизику (на своё объяснение «вечных вопросов») и через неё встают в определённое соотношение к совокупности сущего и, тем самым, также и к самим себе. Раз «Бог умер», наступил конец прежней метафизики, однако, не прекращение истории. Жизнь продолжается.
Сам философ понимает свою философию как начало новой эпохи и потому как инвентаризацию прежних ценностей: переоценку и освобождение от них. «Переоценка всех прежних ценностей» вслед за «нигилизмом» обозначает второй аспект новой метафизики философа.
Если такая переоценка должна быть не только предпринята, но и обоснована и для этого требуется какой-то «новый принцип», то есть, такой подход, при котором сущее в целом было бы подвергнуто принципиально новому определению.
В качестве такового философ учреждает то, что он называет «волей к власти» ─ третий аспект метафизики. Действию этого принципа подвержено всё живое. Выражается он в стремлении преодолевать препятствия к продолжению собственного существования в расширяющемся масштабе. Успех в этом стремлении (расширение власти) сопровождается ощущением удовольствия, неуспех — ощущением неудовольствия.
Процесс этот непрекращающийся, повторяющийся в своих составных частях ─ покой нам только снится! ─ и принимает форму «вечного возвращения того же самого». Это четвёртый аспект метафизики философа.
В новых условиях, когда «Бог умер», становится необходимым новое определение существа человека как самостоятельного деятеля (он остался один и ему не на кого теперь опираться). Мерой и средоточием для человека может стать только сам человек, который берёт на себя задачу переоценки всех ценностей в масштабах единственной власти — воли к власти— и который настроен вступить в абсолютное господство над земным шаром.
Эти задачи не по плечу прежнему человеку. Нужен человек, соответствующий масштабу задач: нужен «Сверхчеловек». Это пятый аспект метафизики философа.
Таковы пять идей-аспектов, составляющих сущность метафизики немецкого философа: «нигилизм», «переоценка прежних ценностей», «воля к власти», «вечное возвращение» и «сверхчеловек». Они призваны ответить на вопросы: «Что есть наш мир, в чём его суть?».
Философ считал, что образцы «сверхчеловека» жили в прошедшие времена. «Цель человечества должна быть в его лучших представителях». «Когда я говорю о Платоне, Паскале, Спинозе и Гёте, я чувствую, что их кровь течёт во мне». С точки зрения философа, кровь сверхчеловека содержит в себе кровь «всех своих предков — и грека, и француза, и португальского еврея, и немца». Философ, не стесняясь моралью, включает в перечень и Чезаре Борджиа — человека непредсказуемого, коварного и опасного, необычайной физической силы.
Поскольку мы, в некотором смысле, потомки перечисленных выше лиц (перечень можно расширить по вкусу), мы вправе полагать, что и в наших венах течёт кровь великих людей и нам по силе исполнять «Волю к власти», которая часто понимается как «осуществление заложенного в человеке потенциала», как «самоактуализация». «Стань тем, кем ты должен быть», ─ говорит философ. Так станем же, в чём дело? Как позже скажет Сартр: «Вы — это ваш выбор».
Текст: Александр Романенко
Комментарии: |